новый приятель Ж,
вышедший не так чтоб уж очень давно
из больнички
(назовём его М),
продолжает скорей тихо,
нежели просто очень тихо:

«…и тогда непонятно,
где заканчивается любовь и начинается смерть:
о н и же убивали, –
выдерживает паузу,
взгляд рассеянный, –
убивали, но говорили,
будто делали это ради любви.
и что сейчас их держит
только любовь, ну да,
только любовь –
вы меня внимательно слушаете? –
такая вот штука…»

новый приятель Ж
греет в ладонях
рюмку на тонкой ножке,
новый приятель Ж
больше никуда не торопится:

«…они живут любовью, да,
ради любви… это их,
их слова! я ничего не выдумываю.
один – из пскова… не помню,
кто там точно откуда родом
и как всех их тут зовут,
но ОДИН – этот, да, боря,
а брат его – из рязани,
в общем, спецназовцы.
я встретил их, человек девять,
ну, может восемь,
недалеко от музея, за танками –
шёл из театра…
и вдруг парень какой-то
по спины окликает: ачарья! –
ну да, п р и ч е с о н, смешно,
так и за кришнаита сойти легко –
поглаживает голову, –
ок, так и с о ш ё л я,
а они, ребята эти, они, в общем, пили,
пили уже долго (по ним заметно было),
и вот – меня окликнули.

я подошёл и встал, как вкопанный –
ну, будто б между мирами потерялся
(как ещё скажешь?):
такая силища от них исходила,
аж затрясло всего… ладно.
в общем, налили мне, и вот
боря – я потом узнал, что он – боря –
плеснул ещё водки
и рассказал о любви всё-всё, что знает,
ну и потом о смерти всё-всё, да,
а ещё было странно,
очень, нет, правда, странно:
боря распахивает куртку,
а там, на груди, – «иконостас»…
и только тогда понимаешь, что боря
уложил туеву кучу –
не важно уже, каких людей именно, –
ты просто вдруг понимаешь, что этот маленький
мог пришибить и тебя, окажись вы
«по разную сторону баррикад».

«как он живет с этим?» – подумал я,
а боря внезапно, будто поймав мой вопрос сачком,
зажал тот в кулаке и ответил вопросом:
«а как ты? как ты живешь со своим?» –
и тогда я всё рассказал,
мне ведь не с кем поговорить об этом –
с друзьями невозможно, с дамами…
– о! с дамами! где эти дамы? –
тем более;
«своему психиатру» не хочется,
он и так сделал на мне диссер…

в общем,
я начал с того, как прыгнул –
в метро,
под поезд,
несколько лет назад…
про игры в каренину как-то не думал,
это потом «бывшая» всё опошлила.
мне на самом деле хотелось
закончить уже эту бодягу:
для ускорения процесса был выбран,
как мне казалось,
не самый мерзейший путь:
всё, в принципе, п р и с т о й н о,
как ни крути у виска, – классика жанра…

будучи «википедически образованным», знаю:
за миг до смерти в мозгах происходит
нечто вроде колоссального пика активности –
ну это когда четверть секунды равна вечности,
или как её там…
собственно, вся жизнь творится ради этой секунды,
ради четверти секунды блаженства:
весь этот гимор с рождением, обучением
и мерзостью в индивидуально отведённых дозах,
все эти «нежные чувства», ха,
ну да, н е ж н ы е,
а по прошествии лет –
приоткрывающие, как говорят высокодуховнутые,
«завесу жизни и смерти», – патологии, –
всё ради слиянии с г-ном Криэйтором
в миг включения «виртуальной вечности» –
или как её там…
ну, я и подумал, можно было б
тихохонько так включить.

щ е л ч о к

я потерял тогда деньги:
очень, очень много,
вы никогда не то что не держали в руках таких сумм:
вы даже не задумывались о возможности операций с ними…
и вот мои деньги от меня ушли.
точней, их у меня увели…
друг, ну да… не то чтоб «лучший» –
у меня никогда не было лучших друзей одного со мной пола:
я воспитывался женщинами, дружил с ними, обожал или ненавидел…
отец бросил нас, когда мне было девять –
помню его шершавую щеку
да чёрный кожаный чемодан, пахнувший магазином,
потом – лязг замка…
казалось, с ним захлопнулось что-то важное,
что-то невероятно важное:
тогда я впервые понял, что ТАК тоже бывает –
да только ТАК, верно, и бывает?..

я встретил его через восемь лет –
потребовались некие документы:
отец почти не изменился,
только стал ещё жестче, ещё суше –
мы так и не обнялись…
я знал: он ж д ё т, когда я уйду,
а мне не хотелось,
совсем не хотелось уходить,
я ведь зверски, в самом деле зверски соскучился!

я не осознавал тогда, в школе,
что мне не хватает мужской энергетики:
не понимал, почему так сильно притягивал к себе
географа:
походы, экскурсии, живой уголок…
я, кстати, дрессировал морских свинок:
любая дрессура основана на голоде,
негуманный такой ци-ирк:
в общем, режешь морковь кружочками,
выкладываешь из них дорожку,
а она, свинка, идет по ней, пытаясь сожрать,
ан фига…
убираешь один кружочек – зверюга за следующим,
и так до тех пор, пока не останется один:
пока не поднимешь его, а она не прыгнет за ним –
так всё до автоматизма доводится, да…
в общем, когда свинка стала почти шёлковой,
наш географ пригласил меня к себе –
он многих ребят из класса к себе звал, –
и начал рассказывать ни с того ни с сего о другой любви…
я понял не сразу, к чему он клонит –
я, в общем, о том даже не думал,
но что-то не вытолкнуло меня из кресла,
что-то будто бы припаяло:
так я увидел другого географа –
несчастного и одновременно счастливого;
никакого насилия, нет-нет,
никакой пошлости –
и всё же я люблю женщин:
вот в вас, в вас можно было б влюбиться –
вы можете слушать,
вы даже слы-ши-те:
я знаю, знаю,
да, чёрт возьми,
знаю, о чём говорю!»

новый приятель Ж закуривает,
новый приятель Ж пожимает плечами и продолжает:

«так вот, я прыгнул –
прыгнул в метро под поезд,
но попал в ямку.
там, знаете ли, внизу, есть ямки такие –
если в неё попадёшь, выживешь…
даже не хочешь – выживешь, в общем:
а я не хотел… но не знал.
не знал, что я м к а.
что опять по-новой, стал быть.
боялся ли боли?
видите ли, когда делаешь ШАГ,
тебя сразу не существует…
ну то есть если т у д а спустился,
тебя уже сразу нет, не-ет, анестезия поэтому…
хотя номинально вроде бы существуешь…
ну, в общем, я слегка пригнулся,
а потом над головой что-то проехало.

когда открыл глаза,
ей-богу, не понял, на каком свете нахожусь –
уж больно на ад метро наше смахивает;
ну и мент – чёрт как тут – нарисовался:
понял всё, сука, лишний гимор ему ни к чему,
ну и уточнил, всё ли в порядке…
«спокойствие, только спокойствие!» –
тогда я впервые увидел
всамделишного литературного героя:
звук пропеллера мне не понравился,
и я отмахнулся,
но персонаж не отставал:
«”От винта!” – смеялся Карлсон,
отгоняя голубых от жопы», –
а н е к д о т,
я заткнул уши,
я едва не заплакал: опять идти жить –
мент меж тем велел расписаться в каком-то журнале:
а-бэ-вэ-гэ-дэ,
претензий к карлсонам не имею…
не так-то легко, в общем,
прервать углеродное это существование,
имейте в виду.

…решил – к воде пора.
ну а вода – она ведь как:
вода-то – рядом, за домом,
выйдешь – и вот она…
ну, шёл я по льду-то, шё-ёл,
долго так, а потом под лёд, значит, и провалился,
тонуть стал.
ну, думаю, теперь точно пиздец котёнку,
обрадовался… потом конкретно тонуть начал –
ботинки, чтоб не мешались, сдёрнул,
ну, в общем, чудо чудное, т о н у наконец-то,
и тут, как на грех, путник с собакой, ага.
чисто сработано, чего уж –
видно, ангелы мои крепко за меня держались…
(зачем я им нужен был?
неужто не надоело мучить? штамповка,
ничего выдающегося,
никакого креатива в синопсисе занебеснутого сценария…).
ну ладно, лирика-то разве нужна?..
в общем, кому-то он, мужик этот, позвонил –
спасатель, блин, – и понеслось:
вытащили репку.
благодарности я не испытывал:
я ведь потерял всё тогда, всё совершенно –
деньги, женщину, друга, вкус к жизни:
доходило до смешного –
рецепторы и те атрофировались:
я на самом деле не мог отличить,
шоколад у меня во рту или сыр,
на самом деле не знал,
день на дворе или ночь,
кошка передо мной или собака…

вот они все говорят,
эти мудреники, «жить одним днём».
ок, но если этот самый, нынешний день,
выбешивает тебя,
если ты не хочешь,
не желаешь его, и следующий за ним день – тоже, –
то что-о?..
если этот треклятый «сегодняшний день» –
как пепел, как смог смрадный,
и всё,
чего ты действительно хочешь, –
«выключить», онемечить картину мира «здесь и сейчас», – то что?..

а ничего.
ничего не сделать.
«забить», «обнулиться», точка.
НЕТ его, дня этого.
НЕТ, и всё.
и следующего за ним – тоже НЕТ.
вообще ничего НЕТ:
хорошо-то как, Машенька,
ведь правда?..»

НА ГЛАВНУЮ БЛОГА ПЕРЕМЕН>>